Господин Гексоген

Глазам было горячо и туманно от слез. Белосельцеву казалось, что это уже было однажды, в другой земле, где синие волнистые горы и горячая дорожная пыль, и за длинным столом сидит проповедник с прекрасным смуглым лицом, и в кувшинах вино, сотворенное из пресной воды, и хлеб, сотворенный из камня, и так тесен их круг, так близко их расставание, что слезы текут, и в их горячем тумане не видно, кто там уходит по каменистой дороге в облачке солнечной пыли.

– Ты всю землю измерил, потому землемер… А ты небо измерь, тогда небомер… Гастелло небо измерил, ему Сталин спасибо сказал… У России три глубины и три высоты, а что выше, то не дано… Ты в две глубины проник, а третью берегись, там гнездо Змея… Ты к первой высоте долетел, а дальше крыльев нет… Гастелло вглубь ушел, оттого и вознесся… В «Останкино» не ходи, все равно сгорит, уже тлеет… Руцкой от Змея, он в Курск пришел, а города нету, спустил в океан… Избраннику верь, он тебя позвал, а мои глаза кто-нибудь да закроет…

Николай Николасвич встал, останавливая строгим жестом женщину и подростка, поднявшихся было следом. Поманил за собой Белосельцева:

– Пойдем, покажу самолет… Он тоже слезами омыт…

Они приблизились к гаражу, прошли в глубину мимо ржавого форда. Николай Николасвич распахнул висящие холстины. В сумрачной глубине, покрытый лаком и блеском, стоял самолет неизвестной конструкции. Овальный высокий киль был украшен красной звездой. Вдоль фюзеляжа проходила линия, подчеркивающая длину и стройность машины. Аккуратными красными звездочками было помечено число воздушных побед. Крылья едва выступали из корпуса и во время полета выдвигались, меняли свою геометрию, позволяли машине совершать виражи и пикирование. На дверцах, с обеих сторон, искусной рукой были начертаны Богородица с золотистым младенцем и Сталин в парадном мундире. Носовую часть, где, невидимый, скрывался пропеллер, украшал алмазный «Орден Победы», переливался драгоценными гранями. Пахло лаком, бензином и краской, как в конструкторском бюро, где, готовый к испытаниям, хранится опытный образец самолета.

– Он убьет Змея, который по небу и который у Кремля на земле… Бомбовая нагрузка в отсеках и угол атаки бессрочно… Вылет в двенадцать ноль-ноль, а остальное секретно…

Белосельцев всматривался в фантастический летательный аппарат и с трудом узнавал «Москвич», замаскированный под боевой самолет. Автомобиль Николая Николасвича был преобразован для воздушных сражений. Белосельцев знал, что он – свидетель вещего безумия, которое одно способно объяснить хаос распавшегося мира и выступить против зла. Прорицатель, открывший происхождение зла, был одновременно и воин, готовый сразиться со злом.

Николай Николасвич опустил холсты. Занавесил чудесную, готовую к бою, машину. Вывел Белосельцева из гаража.

– Первый вылет мой, потом твой… Теперь ступай, тебе далеко идти… – и медленно отошел к реке, остановился среди сияющих вод, словно встал в текущий огонь.

Белосельцев покидал прибрежный пустырь вместе с Серегой, у которого оказались какие-то дела на рынке, и он устроился рядом с Белосельцевым на сиденье, довольный тем, что не нужно идти пешком.

– Вы видели наш самолет? Николай Николасвич вам показал?  – Серега, томимый желанием поговорить на запретную тему, боролся с обстановкой строгой секретности.  – Мы теперь на машине не ездим, ходим пешком. Это раньше у нас был «Москвич», а теперь штурмовик. Мы две недели работали, переделывали его в самолет. Держим в ангаре в полном секрете, скрываем от глаз разведчиков. Красивый? Вам понравился?

– Сказочный.

Белосельцев представил лакированный, нарядный, с красной звездой самолет, украшенный Богородицей и генералиссимусом Сталиным, с сияющим победным орденом. В сумраке, окруженное холстами, изделие напоминало секретную боевую машину и одновременно забаву, которую устанавливают на детских площадках или подвешивают к каруселям в парках.

– Когда я смотрел на ваш штурмовик, я почему-то вспомнил сказку о ковре-самолете, о Змее Горыныче, о спящей царевне.