Господин Гексоген

– Здравствуй, Вероника, здравствуй, красавица!  – по-отечески ласково приветствовал ее Гречишников.  – А это Виктор Андреевич, которому ты помогаешь писать мемуары… Виктор Андреевич, это Вероника, твоя секретарша, которой ты надиктовываешь одиссею своей многотрудной жизни… Как говорится, любите друг друга и жалуйте.  – Довольный, он поглядывал на обоих. И Белосельцеву почудилось, что взгляд у него острый, холодный, точный, как у механика, осматривающего сложные механизмы, прежде чем пустить их в дело. В его глазах Белосельцев тоже был «машиной», которую после долгого стояния вывели из ангара, пробовали в работе, тайно сомневаясь, провернутся ли застоялые валы и колеса, схватит ли горючую смесь холодный двигатель.

– Очень приятно,  – произнесла женщина.  – Я знаю, вы много путешествовали по Африке. Бывали в Анголе и Мозамбике. Какой эпизод ваших путешествий вы будете мне надиктовывать?

– Не знаю,  – смутился Белосельцев, улавливая исходящий от женщины тончайший аромат духов, вдруг сравнивая его с неуловимыми запахами эфиров, которые бабочка, черно-зеленый, светящийся махаон, оставляет в воздухе, прочерчивая среди ветра, солнца, древесной листвы и душных испарений болот невидимую трассу, по которой летят одурманенные самцы в поисках пролетевшей черно-зеленой самки, и он стоял на берегу океана, подняв высоко сачок, захватывая в него вместе с солеными брызгами и песчинками кварца пышного махаона, похожего на сорванный ветром цветок.  – Не знаю,  – повторил он,  – может быть, эпизод в ночной Луанде, на берегу лагуны, в отеле «Панорама», где собрался весь «бомонд» ангольского общества…

– И конечно, вы танцевали с черной красивой женщиной… – Она произнесла это приветливо, без всякой заинтересованности, все с той же целлулоидной улыбкой, за которую было уплачено, но эти случайно оброненные слова вдруг взволновали его. Бархатная африканская ночь. Черная лагуна с золотыми веретенами отраженных огней, там, где днем взлетали в воздух тяжелые литые тунцы, держались миг, переливаясь на солнце, рушились с плеском в воду. Сиплый рокочущий саксофон, похожий на изогнутое морское животное, которое целуют мягкие замшевые губы. Он обнимает за талию Марию, чувствуя пальцами гибкие позвонки на ее обнаженной спине, прижимает к себе ее длинные груди, видя за ее обнаженным затылком, как кружится белая балюстрада, проплывают черный фрак дипломата, пятнистый мундир военного.

– Вы хотите сделать Прокурору подарок?  – спросила она.  – Хотите подарить ему бабочку?

– Ты и есть та бабочка, которую мы подарим Прокурору,  – засмеялся Гречишников.  – Этот подарок он будет помнить всю жизнь.

Он увел Веронику в гостиную, хлопал дверцей бара, показывая бутылки с напитками, хрустальные рюмки, блюдо для кубиков льда. Что-то негромко втолковывал, и она, как прилежная ученица, переспрашивала. Белосельцев боялся спугнуть безумную, невозможную мысль. Они останутся в этой красивой уютной квартире с молодой милой женщиной, которая будет выслушивать длинную повесть его прожитой жизни. Мысль была сентиментальной, из тех, что могла родиться в голове престарелого разведчика при виде молодой проститутки.

– Мне все понятно,  – сказала Вероника,  – рада была познакомиться. Теперь мне надо идти. Меня ждут в «Метрополе». А я еще хочу зайти в парикмахерскую.

Улыбнулась, качнула сумочкой и вышла, оставив в воздухе легкий аромат духов, по которому ее можно будет найти, следуя через Каменный мост, мимо Кремля и Манежа, угрюмого здания Думы, колоннады Большого театра к «Метрополю», где в вечернем баре ее жадно отыщут глаза богатого арабского шейха.

– Ну что, Виктор Андреевич, пойдем и мы полегоньку. Место тебе известно. Время, когда потребуется твоя коллекция, тебе сообщат. Будем снимать кино.  – Он засмеялся воркующим смехом лесного витютеня.