Господин Гексоген

Он уезжал в «Волге» с опустевшим багажником. У светофора рядом с ним остановилась вишневая «мицубиси», шофер опустил стекло, ссыпал пепел сигареты, посмотрел на него, раскрывая в медленной волчьей улыбке золотозубый оскал. Белосельцева охватила паника – за ним следили, его сопровождали. Тайна, которой он обладал, была смертельно опасной. Черный джип с огромными стеклами, скрывавшими гранатометчиков и снайперов, исчез. Передал его маленьким голубым «Жигулям», где сидел рыжеватый парнишка, висел американский флажок, качалась православная иконка. Покрутившись вблизи, «жигуленок» исчез, передал его кофейному пикапу, который вел небритый мужик в картузе. Вслед за пикапом к нему прицепился красный форд, управляемый женщиной с пепельными волосами. Она нервно вела машину, говорила по «мобильнику», сердито двигала накрашенными губами. Бросила на Белосельцева раздраженный взгляд, который и выдал ее,  – она вела наружное наблюдение, маскируясь под светскую львицу. Он оторвался от нее, едва не ударив бампером неуклюжую «Газель». Нарушил правила, пересек осевую линию, ловко ускользнув от «мерседеса», наполненного агентами ФСБ. Нырнул в туннель, обманув работников МУРа, которые прикинулись веселыми азербайджанцами в поношенном «ягуаре». Но выскользнув из туннеля, увидел на доме белую тарелку антенны, которая следила за ним, поворачивалась в его сторону, передавала изображение на невидимый экран. Он резко увеличил скорость, ушел от антенны, но впереди, на высоком здании красовался белый, похожий на страусиное яйцо, шар. В нем находилась система слежения, передавала о нем информацию в центр слежения, наблюдатель видел его испуганное лицо. Он был захвачен, оплетен. Его вели, с ним играли. Куда бы он ни метнулся, он оставался в поле зрения следящих антенных систем.

«Стать невидимкой… Использовать технологию „стелз“… Покрыть машину отражающим радиоволны составом…» – так думал он, желая освободиться от навязчивого страха.

Проносясь мимо рекламных стендов, где предлагалось шипящее мясо восточного ресторана «Тамерлан», выигрыши в казино «Голден пэлас», перламутровые писсуары фирмы «Ламонти», концерты Киркорова и маленькие пупырчатые уродцы корпорации «Би Лайн», Белосельцев углядел скромный лист, извещавший о выставке художника Поздеева, сибирского гения, умершего тихой смертью среди нарисованных ангелов, цветов и небесных светил. И уже вскоре был на Крымском валу, оставил машину у пустынного фасада, поднимался по каменным теплым ступеням.

Залы, через которые он шел в поисках выставки, были пустые, солнечные, с белесыми деревянными половицами. В сухом теплом воздухе пахло сеном, висели любимые картины. Он удивлялся, отчего нет людей, лишь сидят на стульчиках престарелые смотрительницы. Вошел в зал Поздеева, и душистый запах усилился. Исходил от картин в простых деревянных рамах, где, большие и свежие, стояли в вазах цветы, смотрели молчаливые животные из заповедных лесов, взирали спокойные темноглазые лики то ли святых, то ли языческих идолов. Белосельцев двигался от картины к картине, изображения становились все проще, лишались портретного сходства, с трудом угадывались люди, цветы и животные, и все превращалось в движение света. Он остановился перед высокой картиной, на которой сверкали ромбы, треугольники, сферы, расположенные в чудесной гармонии. В голубую глубину, словно в толщу прозрачного весеннего льда, залетел и замер вмороженный солнечный луч. Картина называлась «Чаша» и была предсмертной работой художника, который удалился от мира и в неустанных размышлениях и трудах стремился постичь суть бытия. Бытие открылось ему как равновесие множества миров и пространств, в центре которых находился голубой прозрачный кристалл. Так Поздеев изобразил Бога, открывшегося ему перед смертью в прозрении.

Белосельцев стоял перед картиной, восхищаясь и одновременно страдая. Картина не была к нему равнодушна, звала, побуждала к поступку. Он смотрел на нее не мигая, расширив зрачки, задержав дыхание. Картина стала вдруг волноваться, как отражение в воде, на которую пал легкий ветер. Холст перестал быть твердым. В нем открылся тонкий прогал, едва заметная скважина. И в эту узкую щель, в игольное ушко, торопясь, сбрасывая бренную плоть, превращаясь в тончайший луч, устремилась душа. Проскользнула в зазор, оставив опустелое тело безвольно стоять на сухих половицах. Его первый вольный порыв вознес его над Москвой, и он замер в восторге, опираясь на воздух, озирая розово-белый город, похожий на срез огромного дерева, в кольцах, слоях, в радиальных прожилках и линиях. В сердцевине был Кремль, алый, золотой и дышащий, и если присмотреться к Москве, то это был Спас, вышитый разноцветным шелком на зеленом полотенце подмосковных полей и лесов.