Господин Гексоген

Он стоял в забытьи. Фрески над ним дышали ароматами трав и земли.

Вышел на пекущее солнце. Сторож гремел ключом и, наконец навесив замок, подошел к нему:

– А ты, чай, в Бога не веруешь? Ну, ну. Бог, он как сон – тебе приснился, мне нет. Вот и ходим, и ходим, бедные,  – и побрел тихо прочь, размахивая ржавой связкой.

Он спустился к Великой и купался в разливе, глядя на светлые разводы ветра.

– Так вот вы где?  – услышал он над собой – А я вас сверху увидела.

Аня стояла перед ним в бело-синей полосатой юбке, в соломенной шляпке, ее колени золотились у самых его глаз.

– Вы уже и фрески без меня посмотрели, и выкупались?  – Не отвечая, он радостно смотрел на нее. Она смутилась и отступила на шаг.  – Что, опять собор на вас рушится?

– Рушится, рушится!  – засмеялся он.  – Купайтесь, такая теплынь, замечательно!

– Вы все без меня успели.

– Купайтесь, я буду еще.

Округлым плавным движением она скинула шляпку, выпустив на плечо золотистый, рассыпающийся пук. Отвернулась и одним сильным взмахом освободилась от юбки, оставшись в черном атласном купальнике. Хмуря брови, чувствуя на себе его взгляд, пошла от него к реке.

Он смотрел жадно, как она входит в воду и вода подступает под ее круглые колени. Сильно, молча, без плеска она легла на воду и поплыла бесшумно и быстро, как зверь, подымая из воды белые плечи, и волосы ее сияли, как тяжелый слиток. Встала из воды, гладкая, яркая. Изогнулась, отжимая влагу из потемневших волос, и, подойдя, опустилась, уронив мокрую руку в жаркий песок. Аня улыбнулась бело и ярко, держа в зубах ромашку.

– Вы плыли, как выдра,  – сказал он, чувствуя, как прохладный свежий аромат идет от всего ее тела.

– Как выдра?  – переспросила она, быстро взглянув на него.

– Как бесшумная выдра,  – сказал он и взял ее за руку.

Капли дрожали на ее загорелом, с белой дорожкой плече. Она не отнимала руки. Он закрыл глаза, потянулся вперед и поцеловал ее. Губы ее были глубокие, мягкие, и быстрый пугливый язык, и он целовал ее, не раскрывая глаз, то уходя в мучительный сладкий омут, то возвращаясь в горячий, бьющий сквозь веки свет.

Они сидели молча, боясь произнести слово. Она смотрела на реку, и были в ее взгляде радость, и боль, и отблеск реки, и голубоватые прозрачные слезы.

– Не плачь, не плачь,  – сказал он тихо,  – ты моя милая. Не плачь, не плачь. Ты моя милая, чудесная.

Они вернулись в город. Ходили на рынок и, пачкая губы, ели сладкую чернику с попадавшимися в ягодах сосновыми иглами и листочками. Лазали на собор, на серебристый купол, и земля казалась наполненной свежестью чашей, а шары гудели под ними, унося в ветряное голубое пространство. Они ездили на автобусе к реке Мироже и смотрели, как зреют в садах вишни. А вечером гуляли по сумеречным улочкам и слушали, как цокает по булыжнику лошадь, как в чьем-то полукруглом окне негромко играет рояль.

Он уехал в Малы наутро, и Аня обещала приехать следом, в субботу, когда археологи отдыхали. Автобус урчал мотором. Он забывался в счастливой дремоте. Шоссе неслось прямое и синее.